... В тот день съемки с моим участием закончились рано, и я уже в обед был свободен. Светило яркое солнце, и хотя вокруг лежал снег, на отдельных участках земли и дорожной колеи проглядывали проталины, а то и лужицы, отчего приходилось перепрыгивать через них.
Подойдя к нашему бараку, я увидел Николая Аскеевича О., . Он сидел на корточках, спиной ко мне, и я, проходя мимо, поздоровался с ним, при этом заметив, что он что-то окунает в лужицу.
- Здравствуйте, Николай Аскеевич! Что-это Вы делаете? - непроизвольно спросил я.
Старик - а ему тогда было давно за 60 - посмотрел на меня снизу вверх и вдруг, к моему изумлению, что называется, дико, в голос, навзрыд заплакал...
Я как ошпаренный заскочил в барак, где столкнулся с актерами Марком и Увайсом, которые весело о чем-то болтали.
- Мужики, это Вы обидели Аскеевича?- сурово спросил я их, полагая, что их веселье имеет какое-то отношение к рыданиям старика.
- Юра, это не мы,- задыхаясь от хохота, простонал Марк.- Тут такое случилось...
Они с Увайсом просто катались по полу, не в силах остановиться...
А пока они смеются, небольшая предыстория.
Уезжая на съемки, я подошел к секретарю нашей парторганизации Анатолию Черневу на кафедре и попросил его:
- Толь, ты знаешь, я уезжаю в киноэкспедицию...
Он кивнул. Все, конечно, знали.
- Так вот, можно я у тебя партбилет оставлю? И партвзносы за год вперед заплачу?
Он подумал и согласился. Так я решил свою проблему с партбилетом.
Не таков был Николай Аскеевич. Будучи партийцем старой закалки, он все сделал так, как велел партийный Устав: снялся с партийного учета, чтобы встать на него по временному месту работы, то есть на киностудии " Ленфильм". Но до Ленинграда ему не удалось добраться, так как его прямиком вызвали на место съемок, то есть на Чукотку.
И вот, выяснив, что во всей киногруппе есть только один член партии, то есть я, он в первые же дни постучался в мою комнату:
- Юрий, я узнал, что ты партийный,- торжественно начал он.
- Да, Николай Аскеевич.
- А ты куда встал на партийный учет?
Я объяснил, как я пристроил свой документ.
Он построжал:
- Ты нарушил Устав.
Я внутренне подтянулся и ответил:
- Ну, Николай Аскеевич... Бывают ситуации...
- А что мне-то делать?- вздохнул он.- У НИХ нет парторганизации...
- Не знаю, честно ответил я.
На том все закончилось...
...И вот ребята-актеры, все еще задыхаясь, стали рассказывать...
Надо Вам сказать, что в нашем бараке, с учетом условий Крайнего Севера и отсутствия канализации, туалет был, что называется, простонародным: без всяких изысков, разделенный деревянной стенкой,, встроенный в левую сторону барака.
по два очка на женской и мужской половинах
Да извинят меня эстеты за еще одну подробность, с довольно глубокой выгребной ямой. Что было естественно, имея в виду вечную мерзлоту.
Ну, так вот, Николай Аскеевич, как все советские люди, имел обыкновение пользоваться туалетом, иногда по - маленькому, а иногда - по-большому. В описываемый день он пошел по-большому...
Надо сказать, что звукоизоляции в тамошнем туалете, за исключением деревянной стенки, не было... Так вот, только Николай Аскеевич пошел по-большому, как в соседней половине у него появилась соседка, судя по поступи, Люся - здоровенная такая молодая бабища, жена зоотехника-чукчи Миши. То ли поэтому, то ли по другой причине, Николай Аскеевич почему-то взглянул в глубь выгребной ямы.
И, о ужас, будучи дальнозорким, он увидел на поверхности, так сказать, ямы...
Свой партийный билет!!!
Надо сказать, я никогда не понимал этой привычки, присущей чуть ли не половине мужского населения СССР, да и теперь России - носить в заднем кармане кошельки, записные книжки, сберкнижки, а уж тем более - партийные билеты!
Николай Аскеевич оказался в этой самой половине...
И теперь он с ужасом наблюдал за своим документом на дне выгребной ямы...
Как рассказывали совершенно посиневшие от отсутствия воздуха, хохочущие молодые диссиденствующие актеры, Николай Аскеевич стал бешено стучать в стенку и кричать:
- Эй!.. Не надо!.. Прекрати!!!
Перепуганная Люся, естественно, от страха не могла сразу прекратить, а даже наоборот... Но потом ей удалось справиться с волнением и другими реакциями, и она, как слон убегает от мыши, с топотом и грохотом выскочила из туалета и с криком "Убивают! " помчалась по коридору барака!
- На эти крики мы, естественно, выскочили,- рассказывал Увайс. - От Люси ничего нельзя было добиться... Она только молча, трясущимися руками показывала в сторону туалета. И мы с Марком помчались туда...
Далее, по рассказу уже Марка, следовало, что Николай Аскеевич сидел перед дверями в мужскую половину туалета в позе, весьма напоминающей картину Репина "Иван Грозный убивает своего сына": тот же бессмысленный окостеневший взгляд, встопорщенные жидкие волосы, тот же ужас на лице, чуть ли не выскочившие из орбит глаза... И - костлявая рука, вытянутая в сторону туалета. Именно эта рука, собственно, и отличала данную мизансцену от картины Репина: как известно, Иван Грозный прижимает обеими руками пробитую голову сына к своей чахлой груди.
- Марк... Увайс... Помогите,- хрипел он (имеется в виду Николай Аскеевич, естественно).
- Партбилет... Исключат... Лишат звания... Выгонят с работы...
Логичность выстроенной Николаем Аскеевичем цепочки, конечно, понятна только представителям старшего поколения, заставшим те времена.
...Далее, по рассказам Увайса, ими были предприняты поиски подручного средства, каковое нашлось в виде довольно длинной узкой доски. И Марк... Словом, Марку удалось подцепить партбилет!
- Осторожно, только осторожно,- шептал Николай Аскеевич, напряженно глядевший в другое очко за процессом извлечения.
Однако, если читатель обладает воображением, то он должен воочию представить себе, что происходит, когда конец доски приближается к отверстию в виде очка в туалете.
Угол неизбежно уменьшается!!!
Партбилет... упал обратно.
Упал, сопровождаемый горестным криком Николая Аскеевича!
Надо Вам сказать, что во время этой части рассказа лица у ребят посерьезнели.
- В общем, - с сочувствием стал говорить Марк,- во время второй неудачной попытки Николай Аскеевич упал в обморок... Мы, конечно, жутко перепугались.
Увайс побежал в комнату за водкой, которой, конечно, не оказалось. Принес "Шипр". Понюхав "Шипр", Аскеевич открыл мутные глаза и только и смог прошептать: "Марк, Увайс, помогите... Умоляю..." А потом закрыл. Рот, глаза... И вытянулся как покойник...
- Вот когда мы перепугались...- с неподдельным страхом произнес Марк.
Воспоминания о последующих событиях, однако, вновь стали сопровождаться гомерическим хохотом. Актеры не были бы актерами, если бы не изобразили в ряде мизансцен, как пришел найденный ими чукча-золотоноша, как он специальным черпаком стал изымать содержимое ямы и как воспрявший духом Николай Аскеевич в каждом черпаке какой-то палочкой искал свой несчастный партбилет...
...Таким образом, в тот момент, когда я увидел Николая Аскеевича сидящим на корточках у лужицы, он занимался тем, что наводил на партбилете чистоту.
Но, как известно, не зря народом сложена пословица о том, что смеется тот, кто смеется последним.
Спустя примерно час Марк и Увайс прибежали ко мне:
- Юра, выручай!- с порога заорали они.
Оказалось, что Николай Аскеевич вошел в комнату и положил свой намокший партийный билет на батарею, чтобы просушить его...
Те читатели, которые заметили многоточие в предыдущем предложении и, соответственно, начали о чем-то догадываться, тем не менее, не могут себе представить, насколько, оказывается, тогда были гигроскопичны партийные билеты!
Отчего актеры - Николай Петрович Ли, Марк и Увайс - задыхаясь, вынуждены были как пробки выскочить из комнаты со словами:
- Николай Аскеевич, мы, конечно, понимаем, но нельзя же так....
Спустя некоторое время Марк заглянул в комнату и увидел, что, поразмыслив, Николай Аскеевич поливает свой партийный билет остатками "Шипра" и снова кладет его на батарею.
- Юра,- со стоном говорил Марк,- ты не представляешь, какой эффект возникает в результате соединения "Шипра" с этим... С партбилетом!!!
Что было делать?.. Получалось, что только я, будучи соратником Николая Аскеевича по партии, а также его сыном по сценарию, мог выручить заслуженного и народного артиста от исключения, лишения и увольнения.
Надо Вам сказать без ложной скромности, что в молодые годы сообразительность не была моим дефицитным качеством. Быстро одевшись (потому как специфический запах стал распространяться по всему бараку и доноситься и до моей комнаты), я вбежал в комнату, в которой в гордом одиночестве сидел Николай Аскеевич и стоически наблюдал за процессом сушки своего партийного документа.
- Николай Аскеевич, одевайтесь, возьмите партбилет и идите за мной,- быстро сказал я ему и также быстро выскочил из барака.
Почему-то Николай Аскеевич послушался меня. Видимо, все-таки мое положение главного героя в фильме внушало ему какое-то доверие...
Молча мы спустились с ним с косогора на берег. Холодное Берингово море с шелестом накатывалось на гальку. На горизонте багровели тучки, над бесконечными волнами метались и пронзительно орали голодные чайки.
Найдя у подножия косогора гладкий валун килограмов эдак на 20, я подтащил его к воде и бросил в воду. Брызги рассыпались, на мгновение обнажив дно.
- Давайте партбилет, Николай Аскеевич,- сказал я.
Он безмолвно протянул раскисшую книжицу.
Я положил ее в воду и сверху придавил валуном.
Старик вопросительно посмотрел на меня.
- Посидите здесь часика два,- сказал я.
- Что я скажу в своей парторганизации? - разомкнул он спекшиеся губы.
- Вы здесь посидите, я скоро вернусь,- был мой ответ.
... Я побежал к домику, в котором жило наше административное начальство - заместитель директора картины, толстяк и балагур Гриша. Ворвавшись к нему, я, тоном не терпящим возражения, сказал:
- Гриша, возьми листок бумаги и пиши...
Видимо, мой вид и тон были такими, что он не посмел возразить, взял листок бумаги, ручку и покорно ответил:
- Готов.
- Справка дана,- начал я диктовать,- заслуженному и народному артисту... Николаю Аскеевичу О., в том, что 18 июня транспортное средство, на котором он следовал на место съемок, попало в водоворот и перевернулось, в результате чего его одежда и другие вещи, оказавшиеся при нем, были приведены морской водой в негодность.
На удивление Григорий писал быстро, четким и разборчивым почерком.
- Заместитель директора киностудии "Ленфильм",- продолжал я.
Гриша покосился на меня:
- Я, - сказал он,- заместитель директора картины...
- Ничего, еще будешь...- успокоил я его.- Главное, поставь печать и подпись.
Гриша, подышав на печатку, хлопнул ею по листку и лихо расписался.
- Спасибо, Гриша!- сказал я выходя из его дома.- Ты сегодня спас человека.
- Правда, что ли? - удивился Гриша.
Но я не стал ему ничего объяснять, чтобы он и впрямь не почувствовал себя будущим Шойгу.
...Николай Аскеевич продолжал сидеть на берегу как нахохлившийся пингвин, глядя далеко в море.
Подойдя к нему, я сел рядом и протянул ему бумажку. Он развернул ее, прочитал...
И тихо-тихо заплакал...
...Но это, как понимает искушенный в драматургии читатель, еще не конец.
Спустя два месяца мы встретились с Николаем Аскеевичем в Ленинграде на продолжении съемок в павильонах "Ленфильма". Увидев меня, он бросился ко мне и закричал:
- Юрий! Спасибо тебе! У меня все в порядке! Я все сказал в парткоме, как ты меня научил, отдал им справку, и мне выписали другой партийный билет!
Именно тогда я понял, как это приятно: быть спасителем. Или же Спасателем - как наш замечательный министр Шойгу.
Кстати, если не ошибаюсь, они с Николаем Аскеевичем О. земляки.